Кайсё - Страница 47

— Но...

Макнотон покачал головой.

— Никаких «но» в этом деле быть не может, Харли. У меня есть власть и множество друзей, также облеченных властью, но Бэйн нам не по зубам. Господь с тобой, он даже не подотчетен президенту. Этот человек запугал весь город до безудержного поноса, поскольку пользуется неограниченной поддержкой протестантов; даже влиятельные я наиболее защищенные политики не хотят связываться с ним. Сейчас это не человек, а Джаггернаут, несущийся вперед на всех парах, и они понимают, что лучше отрулить в сторону, чем очутиться в морской пучине.

В наступившей после этих слов тишине Гаунт слышал, как Марси или кто-то другой из секретарей печатал на электронной машинке. За стеной в приемной раздался телефонный звонок, донеслись обрывки разговора. Хлопнула дверь.

Наконец терпение Гаунта лопнуло.

— Терри, поскольку это очень важно, — начал он, — я хочу, чтобы ты коротко и ясно, по буквам, изложил бы мне суть дела.

Макнотон кивнул, подтянул ноги, царапая пол каблуками.

— Хорошо, сынок, дело обстоит следующим образом. Ты, а точнее, «Томкин индастриз» выплатили мне определенную сумму за то, чтобы я сделал все возможное, отстаивая в кулуарах ваши интересы, и я, уверяю тебя, это сделал.

Но сейчас я хочу дать тебе один совет, учти, исключительно личного плана. Вспомни, когда твой отец не смог пойти на твой торжественный выпуск в колледже, туда пошел я. На Капитолийском холме я всегда отстаивал его интересы. О нем у меня остались самые приятные воспоминания, и, мне кажется, я был неплохим тебе другом.

Он наклонился вперед.

— Представляется, у тебя есть только две возможности. Первая — предстать перед Комиссией и отвечать на нудные вопросы Бэйна, заранее зная, что тебя все равно потопят. Не обольщайся, «Томкин-Сато» обречена, это так же очевидно, как то, что мы сейчас сидим здесь и беседуем.

В горла Гаунта пересохло, и он сделал последний глоток остывшего кофе, чуть не поперхнувшись кофейной гущей.

— Какова же вторая возможность? — спросил он, хотя ответ ему уже был известен.

— Второй возможностью, на мой взгляд, тебе следует воспользоваться, — размеренным тоном ответил Макнотон. Его глава горели лихорадочным блеском, казалось, он утратил способность улыбаться. — Катапультируйся. Выйди из этого дела. Не лезь на рожон. Пусть Джаггернаут делает свое дело, гибель «Томкин индастриз» и Николаса Линнера неминуема.

* * *

Глаза Маргариты Гольдони широко распахнулись, а в груди болезненно заколотилось сердце. Пальцы судорожно вцепились в батистовую простыню. Опять то же самое, в ужасе подумала она, опять это ужасное ощущение падения.

Она лежала в постели рядом со своим мужем, сжав пальцы до белизны в суставах, бессмысленно уставившись в потолок. Тони слегка посапывал во сне. На протяжении всей последней недели она каждую ночь просыпалась с подобным ощущением.

Ужасное чувство падения.

Падения не с лестницы, не с вышки для прыжков в бассейн, а падение в неизвестность — в пустоту, наполненную ее собственными страхами.

И уже нет возможности заснуть — как сейчас, а только лежать в холодном поту, зная, что прошлого не возвратишь.

Поначалу ее ночные кошмары были лишь вспышками воспоминаний этого дичайшего путешествия по дорогам Америки в поисках смерти собственного брата, подобно пятнам краски, небрежно разбрызганной по стенам комнаты. Она постоянно видела перед собой Доминика, а если быть точнее, его похороны, море цветов, бесконечные вереницы лимузинов, фэбзэровцев, снимающих на пленку все происходящее. И эти разверзшиеся в немом крике рты в тот момент, когда она стояла рядом с блестящим, красного дерева гробом. И не было уже сил выносить обращенные на нее взгляды, а оставалась только возможность бросить взор в вырытую яму, где лежал Доминик, изувеченный и обезглавленный, пытающийся подняться, тянущийся к ней и царапающий глинистую землю перебитыми пальцами. Все эти видения наполняли страхом ее легкие, горло и рот.

Очнувшись от этих кошмаров, дрожащая и вся в поту, Маргарита, тем не менее, отдавала себе отчет в том, что она не могла ничего сделать, чтобы предотвратить эту потерю.

Но при ясном свете дня, в своем офисе или вечером в кухне, когда она кормила Франсину, из глубины души ее поднималось какое-то чувство, которое было сильнее ощущения горя и вины. И от этого чувства избавиться она не могла.

Воя бледная, в напряжении, Маргарита лежала, прислушиваясь к собственному дыханию, вновь и вновь переживая ощущение потери.

Эти мысли вернули Маргариту к тем временам, когда ей было всего одиннадцать. Отец и мачеха повеяли ее к бабушке — матеря отца, которая была при смерти.

Пожилая леди была так скрючена болезнью, как будто каждый прожитый год неимоверной тяжестью лежал на ее плечах. Седые волосы, стянутые в тугой пучок. Простое черное платье. Более всего Маргариту удавило то, что в такую жару на лбу бабки не было ни капли пота. Она плохо слышала, у нее почти не было зубов. Какое-то время назад ей удалили гортань, и голос ее теперь исходил из маленькой коробочки; Маргарите приходилось наклоняться к ней, чтобы услышать хоть что-то.

Накормив их, бабушка подала ей тайный знак. Она провела ее в свою спальню, увешанную ретушированными фотографиями, на которых она была запечатлена еще ребенком, снимками ее родителей, ее конфирмации и брачной церемонии в Венеции. Маргарита увидела фотографии своего отца и его сестры, умершей от холеры еще в младенчестве.

После того как бабушка рассказала ей о каждом изображенном лице, Маргарита увидела — старуха подошла к шкафу и что-то из него вытащила, протягивая ей.